Евгений Барышев                 Я начал появляться на свет зимним вьюжным вечером, когда моя мама рассматривала фотографию своего отца. Через девять месяцев 29 июля 1978 г., во время последнего вздоха Ван Гога, я вышел на лунный свет улыбающимся лицом, и прочитал своё первое поэтическое произведение. Прочитал аудитории, состоящей из деловитых врачей и утомлённых медсестёр в родильном отделении на берегу Волги.                  Сразу начал заниматься самообразованием, читая глаза, обои и галопом расширяющуюся действительность. В то время моей благодарной аудиторией были длиннокосая мама, сонные игрушки и кошка Ася, завезённая неизвестно когда из Сиама. Когда мир вокруг меня достаточно расширился, а всем соскам, которых хватило бы на ещё пятнадцать таких же мальчиков, я отгрыз головы, я придумал ходьбу, обувь и книги. Именно с тех самых пор я хожу, читая, или читаю, расхаживая в зависимости от настроения.                 С того момента мне пришлось многое придумать: велосипед, других людей, час пик и деревья. Когда мной было выдумано всё, что только можно было выдумать, включая и машину времени, я научился записывать свои мысли. Это кардинальное изменение способностей позволило мне стать пишущим поэтом, а не только читающим. Писал я на стенах, книгах, людях и окнах, на асфальте и берёзовых листьях, на талонах за проезд и по облакам.                  В возрасте десяти лет я вступил в ещё не существующее литературное объединение «Третья пятница»,  первым и почётным членом которого я стал. Через десять лет, когда мне надоело писать одному и читать свои произведения случайно подвернувшимся людям, появились остальные члены этого объединения, которых я назвал собратьями по перу. Собратья по перу стали тоже писать и читать свои произведения, так мне стало намного интересней. А теперь во время долгих и зимних заседаний, когда мы надоедаем друг другу, собираемся все и едем в другой город в другое литературное объединение. Так мы меняем обстановку, и улучшаем свои настроения.  По прошествии десяти лет совместного творчества в «Третьей пятнице» с собратьями по перу, я сижу за компьютером и пишу эту автобиографию, а меня ждёт на улице машина и очень нетерпеливничает.

 

Чужие пятки

 

Штурмует придорожная трава,

Объемлет пламенем тревожным постаменты

Секундных стрелок бег в мешок

Скуёт и скомкает чесночный запах и подчёркнутую сырость

Былых вождей, боящихся с голов помёт стряхнуть,

И потому, дышащих еле-еле

Тройным

Рублёвской «Троице» в затылок.

В пятки.

В потолок.

 

***

Куда-нибудь в угол забиться,

и может чуть-чуть поплакать,

как дождик спокойный осенний,

который не может не капать.

И камнепадом, и ливнем,

И бешеными цунами

Хоть как-нибудь, да любили,

Хоть в щёку, да целовали.

 

***

Смерть умирает внезапно,

Я открываю рот:

И смелая сирень

Во рту без устали цветет

 

Цветной калейдоскоп глаголов -

Пятнами по нежности штанов…

Зубами растревожить память -

Займу в свой долг круговорот.

 

Как песок сыплется, сыплется прочь

От тебя безмятежно неназванной.

Сколько шагов до пристани

Мы вместе сделали? Клочья

Остались теперь как крючья

Скошен ухоженный луг

Падаю вместе с падалью

Лопает меткий испуг.

 

Вот и производственная травма,

Оточен дерзкий карандаш

Работа в четверть оборота

Пустует сытый патронташ

Остаются Гилбертовы пространства,

Тот же Ньютон и иже с ним,

Но нет, никогда не родят камни листья,

Они вне внезапности и постоянства,

Опунций вялых пластилин

Опутает прощание на зависть.

Прощай! Я не машу рукой

Пробел. Нет записи!

Неверный день прожит,

И как собака рядом

Стирашка грязная лежит.

 

***

В усредненном состоянии

К стенке ровными зубами

Не хочу никак напиться

Положить и положиться

 

Посреди людского вакуума

Мне расплывчато и матово

И сегодня злобный гений

Тихо спит без сожалений

 

Знать, с тобой никак не слиться,

Баррикадная девица,

Нынче я такой один

Усредненный гражданин

 

______________

 

Тяга к эстетике

Однажды Сергей Викторович перестал потеть. Ненадолго. Он этого факта не заметил и его хорошие знакомые тоже. И его начальник по работе не заметил, а уж сосдуживцы и подавно, куда им уж до Анатолия Викторовича. Точно не заметили.

Через некоторое время Сергей Викторович опять перестал потеть. Он это заметил, но не придал большого значения. Однако, все его знакомые стали по очереди отходить с ним в сторонку и увещевать его. Говорили, что не потеть не хорошо- ведь все потеют, а он нет! И говорили это так загадочно. Даже Анатолий Прокопьевич вызывал на беседу по этому поводу.

Сергей Викторович понял, что дал маху, поднатужился и снова как и все начал потеть. И как-то все к нему стали лучше относиться. И улыбались при встрече: «Мол, вот какой молодец, нашалил, а поправился!»

Через некоторое время Сергей Викторович опять перестал потеть. Он пытался поднатужиться и запотеть, но ничего не выходило. И все стали относится к нему как к какому-нибудь калеке. Некоторые его жалели даже.

Потом он взял и умер. Его хорошая знакомая Марья Семеновна Шварц сказала всем, что это он от голода. Другой хороший знакомый Сергей Викторовича, Потап Никифорович предложил устроить пышные похороны. Чтоб с цветами и хором всё было. Все согласились, и Анатолий Прокофьевич, и все сослуживцы. Ведь надо же, чтоб всё было чинно и красиво!

 

Случай с Савельевым

 

Савельев жил в небольшом, старом кирпичном, одноэтажном доме со своей женой. Дом этот они купили лет пять назад на общие сбережения, и мечтали в нём в спокойствии и уюте наплодить детишек и стать окончательно счастливыми.

Как-то сидели Савельевы на кухне и завтракали погожим летним деньком, и всё было бы чудно и мило, если бы Савельева как-то не томило. Уж он и водочки пятьдесят грамм пропустил, и уж вечернюю сигару выкурил, газету почитал, а всё его томило и томило. И даже не отпускало, а становилось всё томнее, да томнее. Так бы и расстроился наш Савельев окончательно, и пошёл бы пересчитывать денежные сбережения, как он всегда делал, когда был не в духе, но ему в голову пришла замечательная идея - сходить на чердак, на который он ещё не залезал, и посмотреть, как там, и что.

На чердаке было очень пыльно, нахламлено всякими обветшалыми вещами и сновали пауки. Так бы Савельев и ушёл с чердака, если бы не заметил в дальнем углу пишущей машинки, но он её заметил, а посему взял её вниз, в комнаты.

В машинку был заправлен пожелтевший от времени лист бумаги, на котором было напечатано следующее:

-        Блажени плачущiи; яко тiи утъешатся

-        Блажени кроцыи; яко тiи наслъдять землю

-        Блажени алчущiи и жаждущiи правды; яко тiи насытятся...

Савельев стёр с машинки и листка пыль и ринулся с увлечением на ней печатать.

Для начала он напечатал: «Ля-ля-ля, пук, прыг, скок». Потом он просто постучал по клавишам. Затем выбил вот, что: «Муха села на варенье, вот и всё стихотворенье!» Вконец умаявшись, Савельев побежал к жене с этими письменами похвастаться тем, как он умеет хорошо печатать и своей находкой.

Жена Савельева долго читала жёлтый листок, переводя взгляд с листка на Савельева и обратно, а потом после длительной паузы, сказав: "А ведь и верно!» отдала ему листок обратно и ушла к себе в комнату.

Савельев в недоумении уставился на лист бумаги, там было напечатано: «А ведь ты дурак, Савельев! Почему ты не лечишься, тебе же место в психушке, а ты о детишках и о новом серванте мечтаешь!»

Тут у Савельева случился небольшой припадок: он бегал по всему дому и орал, как резаный, потом он схватил пишущую машинку и выкинул её в окно, разбив его, и тем самым, доказав, что он действительно дурак.

Потом приехали трое мужчин в просторных белых халатах и его увезли неизвестно куда, но это уже не так уж и важно...

 

 

________________

 

© Евгений Барышев

 

 

Авторы

 

На главную